Я встречал множество свадебных площадок, но высокий хребет обычаев Кавказа каждый раз оставляет особый привкус дыма от можжевельника. У этого праздника своя партитура: духовые зурны рассекают тишину, кожаные барабаны гонят пульс, а голос тамады ведёт колонну гостей, словно горную реку по каменным уступам.
Свадебный кортеж
Караван машин сменяют всадники в шерстяных бурках, и конный строй захватывает улицы. Дребезг клаксона здесь не господствует—его место занимает треск кавказского хлыста. Я прошу водителей выключить аудиосистемы: звук копыт и лайтовой чечетки гремит выразительней любой колонки. Важная деталь: впереди — юноша с водой из родника. Он открывает дорогу, кропя путь, будто каллиграф проводит первую черту по бумаге рисовой кистью.
Хозяйственный двор принимает молодого жениха до появления невесты. Близкие раскладывают возле порога хварфат — тканевый мешочек c зерном. Подростки, завидев его, тут же разбрасывают содержимое: птицы обязаны первыми вкусить дар, иначе, по убеждению старейшин, удача закружится вокруг дома, ищa выход.
Обряд очищения
Перед тем как пара переступит порог, я вывожу их к десятилитровому чанчику с родниковой водой, в котором погружён кинжал. Железо здесь — знак прямоты помыслов. Жених поднимает клинок, и я подставляю ладонь: несколько капель стекают по коже, оставляя прохладную дорожку. Такая «водяная резолюция» снимает дорожную усталость и, по преданию, разрубает чужие сглазы, зацепившиеся на пути.
Пока старшая женщина раздувает угли в самоваре, я объявляю короткую считалку на удинах (дагестанский язык): «Бебе цӏеи, гъуыри цӏеи, счастлив тот, чьё сердце быстро». Она работает как слово-отмычка, привлекая внимание гостей. После этого пара кидает в огонь две щепки, вытесанные из можжевелового корня. Треск веток напоминает хриплый смех старого сказителя — знак согласия предков.
Игры и пляски
Конкурсы во дворце торжеств — частое явление, но подлинную энергию я черпаю во дворе, когда северный ветер случайно подыгрывает барабанщикам. Первый раунд — «лепта невесты»: девичья команда прячет маленький аркис — серебряную подвеску. Мужчины, переходя на приседания, ищут его под столами. Кто поднимется выше колен, отдаёт пояс и переходит в разряд шутов — анзауров. Зал взрывается смехом, потому что анзауру непозволительно сохранять серьёзность до конца вечера.
Следом устраиваю «танец тени». Позади пары ставлю факел, а перед ними — холст. Танцоры видят лишь силуэт соперника. Побеждает тот, чья пластика точнее повторит линию лезгинки ногами, сохранив неподвижный корпус — своего рода телеграф пластичности, отсылающий к адыгскому понятию «уащэ» — достоинство без слов. Гости подхватывают ритм хлопками, а запах расплавленного хвойного смолы поднимается над вспотевшими головами.
Финал
Когда луна показывает вторую половину диска, на стол выносят осетинский хæдæг — круглый пирог с начинкой из сыра и свёклы. Я прошу погасить свет: огня рук вполне хватает. Пара касается пирога кинжалом, и я круговым жестом раздаю куски от центра к краю, подчёркивая, что у любого праздника существует сокровенное ядро. После второго круга шёпот стихает, барабаны замолкают, и вдали остаётся лишь щебет камышовых кузнечиков. В этот момент свадебный хронотопп схлопывается: молодые уже внутри нового дома, старые обычаи стоят на страже входа, будто горы ночью — тёмные, но непоколебимые.
