Каждый февраль я погружаюсь в сладковатый шум сердец и лент. Сцена ждёт первых гостей, а набор реквизита пахнет карамелью и лаком для глянцевых карточек. Я, ведущий конкурсов с пятнадцатилетним стажем, мысленно сопоставляю пары, темпераменты, возможные сюжеты.
Пролог праздника
Утренний привет празднику начинаю с «разогрева тишины»: зал погружён в почти монастырскую спокойность, только одинокий скрип перьевой ручки выводит имена участников на регистровом листе. Такой приём действует сильнее динамичной заставки — контраст заряжает внимание.
Далее ввожу игру «Акростих любви». Каждой паре предлагаю составить четверостишие, где начальные буквы формируют имя получателя подарка. Приём прост, а ценность — в персонифицированной нити смысла. Слова дают зрителям суггестивный код, встраивающий кататимию (эмоциональную окраску памяти).
Прерывистый сценарий
Сет конкурсов строю не по линейной оси, а по принципу синкопы: гул, пауза, всплеск. Экспромт-лотерея, затем камерный момент, где партнёры касаются друг друга без зрительного контакта, полагаясь на гаптическое восприятие. Такой зигзаг не утомляет, он творит дыхание, сравнимое с колебанием фалаггара — ветра, о котором шептал арабский фольклор.
Дары выпрыгивают из сценарного полотна неожиданно. В одном раунде прошу гостей вытянуть карточку с коротким ребусом. Разгадка указывает на приз, скрытый в коробке-матрёшке. Предметы всегда предельно конкретны: открытка с ароматом можжевельника, медная подвеска в форме клавиши пианино, купон на спонтанную фотосессию в 3:14 ночи. Не штампы, а маленькие феноменологические взрывы.
Неожиданные сувенирыениры
Главный вопрос — какие подарки выбрать, чтобы жест не растворился между десятками плюшевых копий. Пригодится приём ювелирной персонализации. Я заказываю у литографа наклейки с фрактальным узором, собранным из цифровой подписи дарителя. Один взгляд под углом — и вспыхивает уникальный геометрический автограф.
Ещё один вход: звуковой конверт. Внутри — гибкая виниловая пластинка диаметром две дюйма, предварительно наговоренная тайным признанием. Для воспроизведения выдаю ручной граммофон-калейдоскоп, вращение которого рождает цветовую корону на стенах.
Сценическую паузу заполняю дегустацией розовой соли с добавлением кардамона. Соль подаётся на прозрачных треугольных блюдах, подсвеченных снизу. Вкус заставляет язык танцевать бебайк — древний тибетский мотив, описанный в трактате «Радужный жар».
Финальная вспышка
Финал обхожу без громкого восклицательного знака. Свет гаснет, остаётся один контровой проектор. Я прошу каждую пару вспышкой телефона «согласиться» на продолжение личного сценария дома. В ответ под куполом загорается стая дронов-курабий, выкладывая над головами слово «люблю» пятью языками, включая мовилу — язык жестов слепоглухонемых.
Праздник закрывается звоном фарфорового треугольника, знакомым дирижёру из берлинского оркестра конца XIX века. После полной темноты я улыбаюсь, слыша, как участники забирают свои необычные сувениры: звук кассет, перезвон медной подвески, шорох соли в бумажных пакетах. Именно в такие секунды рождается тихий апокриф, которым пара поделится при следующем заходе февраля.
Ведущий уходит последним, словно снабженец добра, проверяющий, , погасли последний луч. Да, любовный праздник уже укатился за кулисы, однако мир вокруг будто надел фрифлексию — специальный фильтр, меняющий температуру красного цвета. Пусть так сохранится послевкусие игры.
